Интервью порталу Патриархия.ру
24 ноября 2008 г.
— Владыка Амвросий, Вы совсем недавно прибыли в Санкт-Петербург. Как духовная школа встретила Вас?
— Я благодарен студентам и преподавателям за очень радушный, тёплый приём. Любому человеку всегда психологически непросто войти в новый коллектив, и я очень рад, что встречавшие меня здесь хорошо это понимали и постарались сделать всё, чтобы моё вхождение в духовную школу прошло безболезненно.
— В чём специфика Санкт-Петербургской духовной академии в отличие, скажем, от Московских духовных школ, Киевских, Сретенской семинарии?
— В советское время говорили: «В Санкт-Петербургской духовной академии учатся, в Московской — молятся, в Одесской — трудятся». На самом деле, я не знаю, где больше молятся, а где трудятся. Если вы придёте на богослужение в домовый академический храм святого апостола Иоанна Богослова, то станете свидетелями тому, что в Санкт-Петербургской академии молятся ничуть не меньше, а то и больше, нежели в Московской. Например, стихир здесь поётся намного больше, чем мы пели в Московской. Когда я впервые совершал богослужение в академическом храме, то был удивлён, когда услышал, что на «Хвалитех» полностью пропеваются хвалитные псалмы, а потом ещё и достаточно много стихир. Приятно то, что инициатива исходит от самих студентов, которые стремятся максимально приблизить службы к идеальному уставному богослужению.
Чем ещё отличается Санкт-Петербургская духовная школа от Московской, Сретенской? Наверное, каждая семинария самобытна, и все они имеют своё лицо. Но, безусловно, преимущество Московской или Киевской школы в том, что они располагаются в стенах древних обителей — Троице-Сергиевой и Киево-Печерской лавр. Там учащиеся семинарии всегда находили себе духовников среди братии, где было много опытных священнослужителей и монахов, которые не год и не два, а всю жизнь провели в монастыре. Они давали советы, утешали, помогали, наставляли. Санкт-Петербургская духовная школа вынесена за пределы Александро-Невской лавры, которая в свою очередь сама проходит процесс духовного становления, и, вероятно, этого духовного общения студентам не хватает. Но с другой стороны, его восполняют очень тёплые отношения между преподавателями и студентами. Студенты могут прийти к некоторым преподавателям домой, попить с ними чаю, обсудить те или иные вопросы. Преподаватели со своей стороны с радостью принимают их и дома, и на свои приходы.
— На Ваш взгляд, владыка, чему должна учить духовная школа? Какими Вы видите своих выпускников?
— Я думаю, что у всех духовных школ одна цель — воспитать благочестивого и образованного пастыря доброго, который сам, научившись жить по Евангелию и бороться со своими страстями, вёл бы своих пасомых по этому спасительному пути. Мы можем дать знания, диплом, но внутреннее содержание человека, его поступки, мысли и дела зависят в большей степени от него самого. Конечно, хотелось бы передать то малое, что есть в нас, но воспитание внутреннего человека — это результат личного подвига, плод собственных духовных усилий. И наша задача — настроить молодого человека на эту спасительную волну, дать понять, что для того, чтобы стать священнослужителем вовсе не достаточно иподьяконствовать у архиерея и тем самым гордиться, вовсе не достаточно получить хорошее образование или написать отличную дипломную работу. А подчас это вовсе и не нужно! Необходимо иметь огромное желание служить в Церкви Богу и людям, и это своё желание подкреплять теми знаниями, которые дает духовная школа.
— Сегодня в Церкви, да, наверное, это было во все века христианства, существует несколько пренебрежительное отношение к светской культуре. На Ваш взгляд пастырь, выпускник духовных школ должен знать не только Евангелие и Святых отцов, но и русскую историю, русскую литературу в достаточной мере?
— Русская культура формировалась под влиянием Православия и Православием пропитана. И русская культура во всех ее областях, и литература — это те миссионерские ступеньки, поднимаясь по которым человек может приблизиться к Богу и осознать в полноте смысл своего бытия на земле. Поэтому духовная школа должна обеспечить своих студентов необходимыми знаниями для того, чтобы они могли через культуру приводить людей к Богу. Для Санкт-Петербурга, где много интеллигенции, думающей и ищущей, это особенно актуально. И мы будем стремиться к тому, чтобы наши студенты как можно чаще посещали Санкт-Петербургские музеи, театры, оперы, хотя, конечно, это становится затруднительно в наше время уже имеющего место быть экономического кризиса, последствия которого, к сожалению, заметны уже и в академии. Но у меня как у ректора такое желание есть, и при возможности мы будем вместе с профессорско-преподавательской корпорацией его реализовывать.
— Владыка, Вы сами в прошлом регент, с более чем десятилетним стажем, и подлинный ценитель церковного пения. Как Вам понравилось пение хоров Санкт-Петербургских духовных школ?
— Мне очень нравится. Поют три хора: мужской, смешанный и женский. Конечно же, в духовной школе происходит процесс обучения, процесс становления, и нужно понимать, что поют ещё не абсолютные профессионалы. Но в то же время я вижу, с каким интересом и с какой любовью ребята относятся к певческому послушанию. Они всегда пытаются спеть что-то новенькое, «похвастаться» немножко своим репертуаром. Их пение помогает молиться. Я высоко ценю участие певчих в богослужебной жизни нашего духовного учебного заведения и очень благодарен преподавателям пения и регентам, которые ревностно трудятся над тем, чтобы создавать хоры заново практически каждый год. На своем опыте знаю, какой это тяжелый труд, поскольку с 1994-го по 2000-й год управлял хором студентов в Московской духовной семинарии. Я с удовольствием совершаю богослужения в домовом храме Санкт-Петербургской духовной академии.
— Владыка Вы стояли у истоков хора, слава которого прогремела по всему миру. Им восхищаются сегодня не только в России, но и в Западной Европе, и в Северной и даже Южной Америке. Это хор Московского Сретенского монастыря. Расскажите, пожалуйста, с чего всё начиналось?
— Когда я закончил Московскую духовную академию, то ещё год провел в её стенах и управлял хором. Однажды мне позвонил архимандрит Матфей (Мормыль) и попросил прийти к нему в келью. Он сказал, что наместник Сретенского монастыря ищет регента. Одновременно там открывались пастырские курсы, которые впоследствии отец наместник планировал преобразовать в семинарию. Ему требовался человек, имеющий духовное образование и способный организовать учебный и воспитательный процесс семинаристов. Отец Матфей дал мне телефон, но я пребывал в сомнении — стоит звонить или нет.
— А почему сомневались?
— После окончания духовного учебного заведения очень трудно с ним расставаться. Любой выпускник семинарии пытается поступить в академию уже потому, что не хочет покидать лавру. Тем более не хотелось уходить из лавры мне, прожившему в ней 9 лет. И хотя я понимал, что пора дальше применять пусть и небольшие, но полученные знания, всё-таки решил подождать. Я взял у отца Матфея телефон и хотел прощаться. А он говорит: «Подожди, давай позвоним». На что я ответил: «Отец Матфей, мне надо подумать». «Нет, — говорит, — сейчас и позвоним». И, не спрашивая больше ничего, он набрал номер, соединил меня с отцом Тихоном (Шевкуновым). Между нами состоялась краткая беседа. Отец Тихон всегда отличается тем, что быстро вникает в ситуацию и принимает решение. Мы договорились, что я приеду в Сретенский монастырь (в котором, кажется, был единственный раз в 1996-м году во время крестного хода из Кремля) и посмотрю, «понравится мне там или нет», как сказал отец Тихон.
— Какой это был год?
— Это был 2000-й год. И через несколько дней я отправился в монастырь. Отец наместник красочно рассказал о жизни братии, показал наглядные достижения его пребывания там — братский корпус, училище (правда, тогда в преподавательскую могло поместиться не более трех человек!). И когда он спросил меня: «Ну что, переходишь?», то я, не отдавая отчёта своим словам, ответил положительно. И после соответствующих переходу процедур получил распоряжение Его Святейшества о назначении проректором пастырских курсов и зачислении в братию Сретенского монастыря с испытательным сроком на один год. Этот «испытательный срок» длился у меня пять лет.
— А как получилось, что Вы ещё стали управлять и хором Сретенского монастыря?
— Из обители тогда ушёл прежний регент, и мне достался в наследство его хор. Но после семинаристов мне было очень трудно работать с этим хором…
— Это был профессиональный хор?
— Да. И хотя хор, которым я управлял в семинарии, был непрофессиональным, и приходилось прилагать немалые усилия, чтобы разучивать с ним произведения (некоторые не знали нот и просто запоминали наизусть!), но там был огромный плюс — вера студентов — будущих священнослужителей, положенная во главу угла всего, что делалось. Эта внутренняя искра, это понимание того, что через пение они должны донести до молящихся, с избытком восполняло не достающие им профессиональные навыки. И думаю, что молящиеся как никто другой могут подтвердить, что непрофессиональные хоры, монастырские или семинарские, подчас поют задушевнее и более трогают сердца, нежели искусные светские, обладающие профессиональными вокальными данными.
— В чём, на Ваш взгляд, заключаются трудности для профессиональных певцов, приходящих на церковный клирос?
— В профессиональном хоре поначалу я сталкивался с большими запросами и «условиями», выдвигаемыми певцами, при очень малой отдаче и абсолютном непонимании того, что происходит на службе, нерадивом и пренебрежительном отношении к богослужению. Профессионалы постоянно жаловались: то не то время, они ещё не распелись, то уже оканчивается рабочий день, и голосовые аппараты уже устали. Они приводили любые доводы лишь бы не трудиться. И хотя я действительно был готов работать со всеми, кто остался, но потихоньку люди, не способные переносить нагрузки, которые семинаристы выдерживали с радостью и лёгкостью, уходили. Произошла смена состава. Когда я пришёл, в хоре пело около 14 человек, сейчас хор насчитывает от 30 до 40 человек. В мою бытность регентом постоянное число певчих в Сретенском хоре составляло около 25 человек.
— Но, наверняка, у профессионалов были и многие достоинства?
— Конечно же, нужно сказать огромное спасибо — да упокоит Господь его душу — Виктору Сергеевичу Попову, который воспитал этих ребят. Он дал им потрясающий навык чтения нот с листа. Мне кажется, что выпускники Хоровой академии при Попове могут читать и схватывать ноты с листа в любое время дня и ночи, даже в перевёрнутом состоянии. Это не шутка, а потрясающий профессионализм! И вот, когда пришли молодые, готовые работать ребята, то первой моей задачей было соединить их профессиональные навыки с воспитанием церковности, церковного восприятия произведений, которые они и раньше пели с Виктором Сергеевичем как шедевры мировой классики, не задумываясь подчас над тем, что исполняют.
— И получилось?
— Это было очень трудно. Отец Тихон уже от первых служб ожидал результатов. Но я ему сказал, когда он меня спрашивал, сколько времени понадобится, чтобы хор запел хорошо: «Не меньше двух лет». Он недоумевал. Но действительно становление хора происходило в течение двух лет. Да, хор пел неплохо и вначале, потом пел всё лучше и лучше, но вот этой сердцевины, этого внутреннего стержня я не мог добиться от певчих довольно долго.
— Владыка, почти сразу стали появляться замечательные записи хора Сретенского монастыря. Расскажите, пожалуйста, о работе над этими дисками?
— Первым диском, который мы записали, был диск, посвящённый новомученикам и исповедникам Российским. И это не случайно. Лубянка, где стоит Сретенский монастырь, это страшное место, это земля, политая кровью христиан. Но одновременно и место торжества веры Христовой. Поэтому тема новомучеников родилась естественным образом, и я ничего не мог поделать со своими чувствами до тех пор, пока не реализовал этот проект. Думаю, на то была воля Божия. Ведь именно через тему новомучеников, как мне кажется, и произошло становление нашего хора. Когда мы пели «Кто ны разлучит от любве Божия» на музыку диакона Сергия Трубачёва, то тенор должен был солировать «Яко тебе ради умерщвляемы есмы весь день, вменихомся яко же овцы заколения». Он очень красиво с вокальной точки зрения это исполнял, но за душу не брал. И тогда при всех мне пришлось к нему обратиться: «Представь себе, что ты ежедневно живешь с мыслью, что твою жену и детей у тебя отберут. Может быть, их убьют. А может, тебя отправят, и они тебя никогда больше не увидят!». И тогда он понял, что значат эти слова.
— Другой Ваш диск с записями русских народных песен «Вижу чудное приволье» напротив лёгкий и доступный для широкой аудитории. Как родилась идея его создания?
— Отцу Тихону захотелось, чтобы хор не только участвовал в богослужении, но занялся бы и миссионерской деятельностью, чтобы сломать ложный общественный стереотип — представление о верующем человеке как о забитом и неинтересном, через пение народных песен молодыми людьми, современными, задорными, которые могут и спеть, и сплясать, и повеселиться, в то же время оставаясь людьми верующими и нравственными. И тут после пяти лет управления хором я понимал, что эта тема должна развиваться, но не мною, а теми, кто справится с ней намного лучше, чем я. И я сказал отцу Тихону: «Отец Тихон, нужно подумать о том, чтобы найти нового регента. За богослужением я с удовольствием принимаю участие, это моё, а вот петь песни, выступать на концертах мне как иеромонаху внутренне тяжело. Для светского человека это нормально, но для священнослужителя и монаха не всегда естественно и зависит от внутреннего устроения».
Хотя идейно это очень правильно. Когда я оказался в городе Прокопьевске (с 26 марта 2005 по 19 июля 2006 года владыка Амвросий возглавлял епископскую кафедру в Прокопьевске — А.Н.), то приглашал хор на освящение собора, а второй раз с концертной программой, и именно народные песни вызвали ажиотаж по всему городу. Пришлось даже расставлять милицейские кордоны, потому что народ валом валил в Дом культуры, а все не могли поместиться. И именно после этих концертов молодёжь пошла в храмы. Не имея таких возможностей в провинции, батюшки не могли разом сломать тот самый стереотип, о котором я говорил, а хор приехал и вмиг это сделал!
— Вы вспоминаете свой хор?
— Свой хор я всегда вспоминаю, я его очень люблю. Это отзывчивые и хорошие ребята. С ними всегда было, с одной стороны, и непросто работать, но с другой стороны — я всегда чувствовал отдачу, причём такую, которую иногда даже не надеялся получить.
Единственное, о чём ещё хотел немного сказать: идёт, например, первая седмица Великого Поста, почти ежедневные богослужения. Певчие входят в богослужебный ритм, и каждый в меру своего опыта и понимания церковно-славянского языка вникает и пропитывается церковным духом. За несколько служб происходит шлифовка сознания, шлифовка звучания. Но наступает перерыв. Они бегают на подработки, принимают участие в концертах, уезжают в какие-то поездки, учатся, общаются со сверстниками, после чего приходят на спевку в субботу — и работа начинается с нуля. И снова приходится буквально гасить врывающийся в монастырские стены мощный мирской поток, останавливать его, приводить в состояние мира. Состояние мира дает всем нам богослужение, участие в нем, гимнография, понимание того, что делается во время богослужения. Неделя от воскресения до воскресения буквально всё выветривала у певцов, и каждый раз приходилось начинать сначала.
— То есть, пение на церковном клиросе не может быть работой, это жизнь…
— Это жизнь, которая должна сопровождаться собственным подвигом и приближением к Богу и Его Таинствам. Надо сказать, что я никогда ничего не навязывал, не заставлял ребят исповедоваться, причащаться, но они сами, видя, что происходит в обители, потихоньку подходили: кто-то что-то спрашивал, кто-то просил об исповеди. И вот это, пусть редкое, а у некоторых ставшее уже регулярным участие в Таинствах переквашивало всё тесто и давало ему совершенно новое качество. И, надо сказать, что семенами, посеянными в основании хора, явились студенты Московской духовной семинарии, которых я на первых порах приглашал принимать участие в богослужении. Приходя в этот хор, они воцерковляли и перерождали его. Благодаря их примеру удалось совместить высокий профессионализм, которому научает Хоровая академия, и духовное содержание, которого светское учебное заведение дать не может. Сегодня Сретенский хор — это высокопрофессиональный и церковный коллектив.
— А на Ваш взгляд, Владыка, можно делить духовные произведения на более и менее подходящие для исполнения в храмах? Каковы Ваши собственные репертуарные предпочтения?
— В богослужении всё должно гармонично сочетаться. Многое зависит от того, в храме какого века и с какими росписями ты находишься. Богослужебное пение — это драгоценное ожерелье, которое не должно принимать вид лоскутного одеяла, когда «Благослови, душе моя, Господа» поется знаменным распевом, «Хвали, душе моя, Господа» Бортнянского, а «Единородный Сыне» демеством. Этому вкусу и меня, и многих выходцев из лаврского хора учил отец Матфей. Если мы обратим внимание на то, как он организует программу своих записей, то увидим, что она всегда логически и богословски выверена, одно вытекает из другого, одна тональность обращается в другую. Невозможен диссонанс, когда ектения поётся в одной тональности, а потом берется тон и без согласования со звучавшей ектенией хор исполняет следующее богослужебное песнопение. Всё должно плавно переходить от одного к другому, от минора к мажору в соответствии с теми музыкальными правилами, которые музыкантам хорошо известны.
Как бывший регент, а теперь архиерей, я очень либерально отношусь ко вкусу регентов, потому что регенту необходимо дать свободу выбора. Иногда можно его корректировать, но подстраивать богослужение только под себя нельзя, потому что ведь вместе с тобой молятся и певчие, и им тоже должно нравиться. И среди молящихся встречаются разные предпочтения. Поэтому я спокойно отношусь к любым произведениям и признаюсь, что после достаточно строгого монастырского пения с огромным удовольствием в Прокопьевске слушал концерты Бортнянского, Дегтярева и других русских композиторов, служил под пение хора храма Рождества Иоанна Предтечи на Пресне, регент которого Василий Мамчур подбирал не только интересные концерты, которые меня радовали, но и сам писал прекрасную музыку. И ему я тоже давал «зеленый свет», а он исполнял свои произведения с трепетом, и это трогало всех молящихся. Здесь, в Санкт-Петербурге, есть тоже замечательные музыкальные коллективы. Мне нравится, что они подходят к певческому делу творчески, исполняют произведения в том числе и санкт-петербургских композиторов. Поэтому, мне кажется, что репертуар нужно подбирать со вкусом, гармонично встраивая его в архитектуру храма, понимая, что равным образом неуместно петь знаменным распевом в Исаакиевском или Николо-Богоявленском соборе и исполнять Дегтярева или Бортнянского в Троицком соборе Троице-Сергиевой лавры.
— Владыка, когда я впервые оказалась в духовной школе Санкт-Петербурга, то самым ярким впечатлением стала встреча с действующей в её стенах ассоциацией «Покров». Ярко помню ту воскресную службу, когда перед причастием храм наполнился семинаристами и девушками из иконописной школы, студентами светских вузов Санкт-Петербурга с маленькими детьми на руках, воспитанниками детских домов. Как Вы смотрите на эту социально-миссионерскую совместную деятельность семинаристов и студентов светских вузов «северной столицы»? Собираетесь ли Вы поддерживать и развивать эти проекты?
— Эти проекты продолжаются. И в прошлое воскресенье у нас было около тридцати человек из детского дома, и также наши семинаристы подводили и подносили детишек для участия в Таинстве Святой Евхаристии. Есть у нас и воскресная школа. Её воспитанники сами поют за богослужением в малом Успенском храме. В мероприятиях этой воскресной школе по мере возможности также участвуют дети из детских домов.
Это действительно очень важно! Сегодня общество ждёт от священнослужителей не только доброго пастырского слова, но и личного подвига самоотречения, примера хорошего семьянина, который берёт на своё попечение не только своих детей, но и помогает воспитанию детей, лишённых родителей. Поэтому социальная деятельность Церкви развивается. Студентам духовных школ необходимо учиться социальному служению, но оно не должно становиться во главу угла для священника, потому что тогда произойдет крен, нарушение иерархии ценностей. Социальным служением должны заниматься все миряне, а священнослужители скорее наставлять их и ими руководить.
— Может быть, Вы скажете, владыка в заключении нашей беседы несколько слов о Ваших духовных наставниках и руководителях?
— Первым моим священником был архиепископ Корсунский Иннокентий (Васильев), который ныне несёт свое церковное послушание в Париже. Когда я был школьником, он, священник Курской епархии, произвёл на меня огромное впечатление, которое побудило меня уже в детстве принять решение о том, что я обязательно стану священником. Когда он воздевал руки, я до сих пор это помню, и произносил «Твоя от Твоих», то я — тогда ещё ребенок — готов был упасть на колени и не вставать. Вот это один из примеров, как пастырь своим обликом, своей молитвой может привести к Богу. Я не помню его проповедей, я тогда был ещё маленький, но помню, как он служил и молился!
Когда я поступил в духовную семинарию, то для всех нас был ориентиром и светочем архимандрит Кирилл (Павлов), духовник Свято-Троице-Сергиевой лавры. Он жил в Переделкино и приезжал в лавру достаточно часто — по праздникам, Великим Постом, иногда приходил к нам в семинарию для общей исповеди. И вот само его появление было сравнимо с солнцем. Появляется солнышко — начинает греть, и всё озаряет своим светом, и сразу рождается хорошее настроение. Присутствие отца Кирилла одёргивало и нерадивую братию, и забияк студентов — становилось невозможным то, что в его отсутствии многие могли бы себе позволить. Вот тут вспоминаются слова преподобного Серафима: «Стяжи дух мирен, и тысячи вокруг тебя спасутся».
Я очень благодарен отцу Матфею (Мормылю). Отец Матфей и мне, и многим своим ученикам привил любовь и вкус к богослужению. Он очень любит богослужение. Несмотря на свою тяжелую болезнь, он из последних сил всегда стремится на службу, где хотя бы сидя управляет хором. Когда я последний раз был на празднике преподобного Сергия, он незадолго до того перенёс тяжелейшую операцию, после которой нужно было долго лежать, а он буквально через неделю начал управлять хором. Я к нему подошел: «Батюшка, ну как же Вы так? Вы хотя бы немножко себя жалеете?». А он заплакал: «Ну как же я не буду в храме на преподобного Сергия!?».
Вот это такие личности, которые своим присутствием перерождают рядом находящегося человека. И вот задача наших духовных школ — воспитать как можно больше таких пастырей. Я ни в коем случае не оспариваю необходимость высокого образования. Оно сегодня нужно как никогда. Но люди, которые приходят в Церковь, часто получают образование намного лучшее, чем священник. И они ожидают от священнослужителя не каких-то потрясающих интеллектуальных способностей, но того, чего у них в жизни нет. Они сами могут похвалиться и знанием языков, и научными работами, и многим-многим из того, что семинарист, скорее всего, не приобретёт в духовных школах (только отдельные смогут это подъять). Но когда приходящие в Церковь видят перед собой человека, являющего наглядно образ Божий, образ пастыря доброго, о котором говорится в Евангелии, то без каких-либо логических объяснений они получают то, чего им не дают никакие знания. И как замечательно, когда священнослужитель, как, например, протоиерей Валериан Кречетов, обладает и тонким чувством юмора, и прекрасными знаниями, и восхитительной эрудицией, и в то же время являет образ высокодуховного и вместе с тем душевного «пастыря доброго». В нём всё гармонично сочетается и служит единственной, общей для всех нас цели — вести человека за руку в Царствие Божие.
Последние два с лишним года я имел великое счастье нести свое церковное послушание в качестве викария Святейшего Патриарха. Для меня эта благодатная возможность стала драгоценнейшим даром от Бога. Я не только имел возможность часто служить с Патриархом Алексием и выполнять его поручения. В человеческом измерении он стал мне отцом. Конечно, мы все называем Предстоятеля нашей Церкви отцом, мы все его дети. Но я будучи уже взрослым, 35-ти летним человеком, обрёл в нём большее, чем отца. Мой родной отец бросил нашу семью, когда мне было 4 года. Святейший Патриарх действительно стал моим отцом, а я — его сыном. Я видел, как он трудится. Я видел, как преодолевая болезни и усталость, он отдает себя Церкви. Я видел, сколько добра он делает людям, как помогает им в тяжёлых ситуациях, как по-человечески заботится о нуждающихся в его заботе, как общается с людьми и прощает пользовавшихся его доверием, по-христиански относится к недостаткам и ошибкам, как молится, как верит, какую твёрдость являет в вопросах, касающихся судьбы Церкви. Всё это остаётся за рамками официальных сообщений. Но для меня это была потрясающая возможность увидеть пример глубокой мудрости, веры, смирения, любви к Богу, к Церкви и к людям. Для меня он стал больше, чем родной отец, и это очень дорого для меня.
Беседовала А. Никифорова
|
